– Я могу съедать всю твою еду, если скажешь мне расписание кормежки.

– Тебя дома не кормят?

– Периодически кормят. Просто я примерно представляю, почему ты не хочешь есть.

Кит усмехнулся.

– Ну да, – сказал он. – Хотя вряд ли поможет. Наверняка мне приспичит, и все-таки придется наложить под себя под присмотром мамочки или какой-нибудь медсестры. Чтобы не обляпался и правильно подтерся.

Вишневое желе выпало из пластикового низкого стаканчика, Томми подцепил его ложкой и вернул обратно.

– На дне обычно бывает ягодка, – разочарованно сказал он.

– Не в этот раз, детка. Доедай и выкладывай. Пришел утешить? Пожалеть? Подарить мне медвежонка?

Медвежонок в палате уже был. Довольно-таки потрепанный Тедди в клетчатом галстуке-бабочке. Он лежал на полу, задрав лапы.

– Я его не кидал, – сказал Кит, проследив его взгляд. – Мать бегала тут и сбросила.

– Это она тебя так уделала? – спросил Томми, деля желе на четыре дрожащие части.

– Нет, – спустя секунду ответил Кит. – Отец. Ты никому ничего не расскажешь, Томми?

– Не расскажу.

Кит запрокинул голову и посмотрел на него, показав прозрачные серые глаза с мраморным узором радужки и расширенные матовые зрачки.

– Не расскажу, – тихо повторил Томми.

– Сара приехала, – ответил на это Кит. – Она собиралась идти в полицию, но… договорилась с матерью, что не сделает этого, если мать подаст на развод и уберет отца из моей жизни. И это все из-за меня. Если бы я ненавидел его, все было бы нормально. Но я помню, как он играл со мной, когда я был маленьким. Всегда покупал мне то, что я хотел. И теперь из-за меня ему опять пришлось уехать. Я даже извиниться перед ним пока не могу… В один день все рухнуло. Надо убрать мои плакаты… надо выбросить форму. А дальше… не знаю. Мать снова свихнется, и все из-за меня.

Томми положил ложку, сдвинул поднос со своих колен. Ему в голову пришел умопомрачительный вихрь, завьюжил яркие картины несущихся под колеса дорог, желтых пустынь, ледяной колы, купленной на заправке. Ему представились зеркала на стенах ванны дешевой гостиницы, рваные на коленях джинсы, терпкий загар, свобода, свобода, много свободы, льющейся отовсюду.

Разрушенные душные стены родного дома, пустующее место за школьной партой, ласковые глаза девушек с неизвестными именами, черная рубашка с длинным рукавом, красная акула, уходящая под рекламный щит, огни городов, истлевающие вдали, плотное небо, застегнутое на пуговицу луны.

Все и сразу.

И стекла расколотой жизни Кита, сплавленные краями заново, просто зажившие шрамы, забытые белые полосы, выступающие только под пристальным вниманием солнца.

– Я бы тоже все бросил и уехал отсюда, – сказал он.

Кит покачал головой.

– Это не побег, – пояснил Томми, понимая ход его мыслей. – Это не значит – трусливо сбежать. Это значит – поменять свою жизнь.

– Ты с ума сошел, рыжий, – почти ласково сказал Кит и протянул Томми руку, – но если ты задумаешь что-то подобное, то я подарю тебе тачку и ствол. Хочешь?

Томми взял его руку, легонько прижал прохладные пальцы, и не стал отпускать.

– Я задумывал увеселительную прогулку, а ты хочешь навязать мне прорыв с боем?

– Жизнь без боя не сменишь, – возразил Кит.

– Ну почему же. Можно завести ребенка. Говорят, здорово влияет.

Кит сразу помрачнел.

– Все, иди, Митфорд, – сказал он металлически-ровным голосом. – Нет у меня на тебя времени.

И он вынул из-под подушки стопочку листов в пластиковой прозрачной упаковке. Томми присмотрелся и узнал пьесу Минди.

– Хочу выучить наконец, – пояснил Кит уже мягче. – Не хочу, чтобы все развалилось из-за моей болезни. Не могу больше никого подводить.

Томми кивнул.

На пороге он обернулся и спросил:

– Нога-то болит?

– Пошел вон, – спокойно ответил Кит, просматривая листы.

* * *

С утра на небо нагнало грузных туч. Пепельные сверху, желтоватые снизу, они выглядели синяками на избитой насмерть плоти. Ветер гнал пыль и листву. Томми отправился в школу в старой серой водолазке. Оранжевую рубашку миссис Митфорд выбросила при тщательном обыске комнаты Томми. Она выбросила не только ее. Исчез ноутбук, стопка старых комиксов, где грудастые красотки в сапожках-ботфортах лихо стреляли с двух рук из блестящих пистолетов в городских оборотней. Пропали некоторые книги, а на видном месте появилась Библия, окаймленная золотым венцом.

Томми ничего не сказал по поводу пропавших вещей, хотя видел – миссис Митфорд ждет реакции, и уже заготовила по этому поводу какую-то речь.

В школу Томми шел медленно, старательно набираясь сил для встречи с Мораном. Его мучил тяжелый страх и заодно совесть – предстояло объясниться с Карлой.

Что сказать другу, которого несправедливо и гнусно оскорбила твоя собственная мать?

Томми не знал. Он понимал, что попался в ловушку. С одной стороны вековым дубом, вцепившись массивными корнями в семейную почву, высилось древо Митфордов, веточкой которого он являлся. Оторваться от этого древа, обидеть мать, нарушить табу, нанести рану доверию и уважению, к которому его приучали с детства, Томми не мог.

С другой стороны он смутно осознавал, что жизнь его не может ограничиваться семьей, что он обязан уважать и ценить тех людей, другом которых стал.

Внешний мир с его связями и привязанностями рано или поздно должен был стать для Томми новым домом, но как шагнуть на порог этого дома, если на улице стоит мать и скорбно прижимает руки к груди, со слезами на глазах глядя, как неблагодарный сын покидает ее, не удосужившись пригласить с собой? Ведь она готова создать ему уют и там, в этой новой взрослой жизни. Повесить шторы, испечь печенье. Нет-нет, она не будет вмешиваться, повзрослевший сын может делать все, что хочет. Ну, может, даст пару советов – с высоты своего опыта. Опыт никто не отменял, верно? Может, подскажет кое-что. Иногда.

Только не бросай ее, Томми, ты нанесешь ей смертельную рану.

Она решит, что ты ее ненавидишь, Томми.

Она так и скажет: Томми, за что ты меня так ненавидишь?

И тогда придется обнять ее и поцеловать, и провести в дом, и спрашивать разрешения каждый раз, когда решишь куда-то отлучиться. Не потому, что она хочет тебя контролировать, а чтобы не обидеть ее, чтобы доказать, как тебе ценна ее опека и мнение…

Томми остановился. На школьном крыльце, почти у самой двери, стояла Минди, прекрасная, как осенняя ведьма. Слегка завитые волосы развевались под порывами ветра, мягкая кашемировая кофточка плотно облегала высокую грудь. Рядом с Минди стояла Карла.

Карла с маленькой сумочкой на длинной цепочке, Карла с губами цвета фуксии, Карла в замшевых туфлях на высоком каблуке, в белоснежной юбке-резинке, обтянувшей задницу так, что выступали очертания маленьких трусиков.

Карла и